Владимир Буев много лет является президентом Национального института системных исследований проблем предпринимательства и группы компаний НИСИПП. В качестве эксперта в сфере экономического развития и предпринимательства неоднократно выступал в федеральных электронных и печатных СМИ. В роли пародиста и под своим именем выступать начал в этом году. Ранее под псевдонимом делал попытки писать ироническую и сатирическую прозу на темы истории античного Рима.

У «поэта последнего ряда» и в начале, и в финале был логос…

Вечер памяти поэта Валерия Дударева ведущая литгостиной в Булгаковском доме Лола Звонарева открыла словами:

— К сожалению, всё чаще приходится проводить такие вечера. В следующем месяце будет два вечера памяти. С Дударевым я была знакома хорошо. Во время работы в качестве замглавреда в «Литературной учебе» мне удалось опубликовать в журнале его поэтическую подборку. Когда я проводила дни русской культуры в Польше (в Гданьске и в Сопоте), Валерий выступал там со стихами.

Ведущая рассказала, как случайно познакомилась с Марианной Дударевой, как ей понравилась преданность Марианны памяти мужа и интеллектуальная деятельность дважды доктора наук (Марианна является доктором культурологии и филологии и рассматривает творчество мужа как критик, как литературовед, она лауреат нескольких литературных премий).

Выступление Марианны было заявлено как перформанс. Ведущая Лола Уткировна охарактеризовала его как моноспектакль (и действительно в выступлении Марианны было немало актерского мастерства). Я бы назвал его вольной лекцией-эссе.

Свой монолог Марианна начала с чтения стихотворения Валерия Дударева «Предзимье»: «Снег созрел под утро. / Ветер налетел. / Чёрная дорога бьётся о метель». Отвечая мужу-поэту «через время и бремя», Марианна видит его в логосе (в слове):

— Загадка логоса в том и состоит, что он с одной стороны, есть смерть. Помните тютчевскую формулу: мысль изреченная есть ложь? Не потому ложь, что поэт хочет нас обмануть, а потому, что часть сакральных божественных смыслов, облекаясь в плоть слова, как бы редуцируется, устраняется. Мы все чувствуем, что не хватает земного языка, чтобы донести божественную истину. Поэтому слово — это смерть, часть смысла в слове умирает. Но логос это и жизнь. Все помнят строчки Вадима Шефнера, «словом можно убить, словом можно спасти, / словом можно полки за собой повести».

Какое же слово в широком смысле слова было у Валерия Дударева, задается вопросом Марианна. При жизни ей, по её признанию, было сложно оценить его талант, ибо мешали личные отношения, «близость к этому божественному огню, которым он горел». Прошло время и сейчас Марианне вспоминаются строчки Есенина, которого любили в их семье: «Лицом к лицу / Лица не увидать. /Большое видится на расстоянье».

— Сегодня, абстрагируясь от личного, я вижу Валерия Федоровича Дударева как большого русского поэта, у которого есть своя походка. Своей походке он учил молодых людей. Он 30 лет отдал журналу «Юность», из них 12 лет был главным редактором, всегда работал с молодежью и учил их творческой походке.

Но у Дударева, по словам Марианны, есть не только походка, но также «почва и судьба». Она процитировала Пастернака: «Когда строку диктует чувство, / Оно на сцену шлет раба, /И тут кончается искусство, / И дышат почва и судьба».

— Слово — это «почва и судьба» Валерия Федоровича, — Марианна отмечает, что они с супругом всегда называли друг друга исключительно по имени-отчеству: — В последние часы своей жизни он не отрёкся от слова, он продолжал писать до последнего издыхания. Его мечтой было написать книгу: «Поэзия — моя жизнь». А я ему говорила: может быть, «Жизнь моя — поэзия»? Он ушёл пять лет назад 16 ноября 2019 года. В предзимье. Не случайно я открыла свой перформанс стихотворением «Предзимье». «И никто не вспомнит, если б и хотел, / Как моя дорога / Билась о метель!» Нет, Валерий Дударев, вспомнят, конечно! Метель — одно из любимейших состояний его поэзии. Наверное, потому что в русской художественной культуре метель связана с судьбой. Все мы помним, ну хотя бы в первом приближении, заячий тулупчик, который мы сами себе на плечи-то набрасываем, когда стоим в этой пушкинской метели…

Марианна цитирует стихотворение Дударева, вольно или невольно намекая на то, что оно было аллюзией к пушкинским творениям (наверняка не только к пушкинской «Капитанской дочке», но и к его же «Повестям Белкина»): «Метель рождает корабли / И надрывается при этом. / Но только летом, только летом / Они уходят от земли. / Метель жалеет корабли, / Что летом жмурятся от сини, / Но за огнями грусти зимней / Они уходят от земли».

Это стихотворение было написано в 1983 году. О чём оно, задается риторическим вопросом Марианна? И вообще можно ли задавать такой вопрос применительно к поэзии?

— Поэзия это не цель, и даже не средство, это состояние русского человека. Это наивысшая форма бытия в нашей литературоцентричной культуре, которую Валерий Фёдорович берёг и как поэт (ибо поэт — хранитель языка), и как главный редактор журнала «Юность». Он был пятым по счету редактором «Юности» после Катаева, Полевого, Дементьева и Липатова. На его долю пришлось очень много сложностей. После распада СССР литература и в особенности поэзия оказались на обочине жизни. Мы понимаем, какую деятельность на рынке жизни ведут экономист, юрист или менеджер. Даже не на хлебниковском рынке жизни (Велимир Хлебников пишет: «Когда у меня нет обуви, / Я иду на рынок и покупаю её»), не об этом, конечно. И «Юность», и «Наш современник», и «Москва», и «Роман-газета», и «Дружба народов» и многие другие журналы (слава богу, они сейчас выходят) оказались на обочине. И в такое время журнал «Юность» достался Валерию Федоровичу, которому было [всего] 35 лет.

Марианна напомнила про журнальную обложку, на которую была вынесена линогравюра Стасиса Красаускаса; круглое девичье лицо со стилизованными ветками дерева или кустарника вместо волос. Это нежное лицо лесной нимфы, «которая смотрит на нас из глубины времени, из колодца времени», Дудареву предстояло сберечь. Марианна вспомнила, что рубрика «Ключи чтения», благодаря которой она познакомилась со своим будущим супругом, была одной из основных в журнале.

— В январские рождественские дни он позвонил на филфак МГУ, где я тогда училась и запросил молодого литературоведа, чтобы он вёл колонку «Ключи чтения» (понятно какие ключи: тютчевские). Выписали меня. Пришла я 13 января на станцию Маяковская с сумкой, на которой изображён Есенин Мы посмотрели друг другу в глаза и все поняли. Это всё сплелось и спелось в один узел художественной жизни. Розанов писал: во Франции достаточно встретиться двум русским, достаточно одного взгляда и ничего говорить не надо — всё! «Если надо объяснять, то на надо объяснять», как говорила Зинаида Гиппиус, может, и не о том, но мы понимаем шире. Мне стало ясно, кто такой Валерий Дударев для меня, что он делает в литературе. Хотя было сложно. У меня есть своя научная судьба, я литературовед, ученый академического толка. Но сейчас я в первую очередь наследница и хранительница творчества Валерия Фёдоровича Дударева. Его стихи в самые темные моменты нашей жизни отогревают душу.

Марианна прочитала стихотворение «Бывает: метель закрутит! / Сидишь за чайком в тепле, / Думаешь: где-то люди / По снежной бредут земле. / Бывает: метель закрутит! / По снежной бредешь земле, / Думаешь: где-то люди / Сидят за чайком в тепле», после чего пояснила, что лирический герой Дударева всегда делает этот нравственный выбор: где ты сам находишься, в уюте, комфорте у камина или в метельности этой жизни. И Марианна снова читает стихотворение: «Ни яхты, ни дома с камином / Не будет в судьбе у меня, / А будет рябина. Рябина / И отблеск закатного дня». Марианна на память прочитала «закатного», хотя в интернете в этом стихотворении речь идёт о «спокойном дне». Отблеск она проинтерпретировала как отблеск «несказанного, есенинского, блоковского, пушкинского света», что Дударев «больше всего ценил в жизни». То, что «Дударев жил без дачи без денег, но с отблеском дня», на протяжении всего вечера звучало как рефрен.

— Он был абсолютным бессребреником. Можно сказать, что я нашла его на пороге какой-то человеческой нищеты, когда у него был один салат на два-три дня. Почему? Потому что он отдавал все свои средства журналу «Юность», чтобы тот выходил и спасал людей, потому что слово лечит. А потом и я стала отдавать. Это было какое-то сумасшествие в высшем дантовском понимании. У нас была своя «Божественная комедия». Нам, русским людям, очень важно чтение как культурфилософский процесс. В этом чтении, в этом обнажении себя в поэзии, есть заголение души. Это можно приравнять к Камасутре. Для нас, русских, эрос — в логосе.

По выражению Марианны, для русских важно, «как человек выдыхает из себя слово». Её супруг «выдыхал из себя поэзию миру». А когда выдыхал, то много жестикулировал,

— Мне это тоже передалось, — говорит она (действительно много и страстно жестикулирует): — Для поэта важна работа с пространством и временем. Стихи Валерия Федоровича последних трёх лет были очень пространственные. Мне особенно запомнилось стихотворение «Тамань». Это одновременно и лермонтовская «Тамань» из «Героя нашего времени», — и напомнила: — У нас лермонтовский год. 210 лет со дня его рождения.

Марианна открыла слушателям секрет: в прошлом году её супругу было бы 60 лет, в этом 60, и в следующем тоже будет 60. «Так бывает только с великими людьми». Дело в том, что в его первом паспорте год рождения поэта был записан как 1965. Когда Марианна повстречалась с сестрой супруга («это единственное, что осталось от его большой донской казачьей семьи»), та утверждала, что Дударев 64-го года рождения, а данные в паспорте неверны. А в том паспорте, по которому Марианна расписывалась с мужем в загсе, стоит 1963 год рождения. В 20 молодой девушке казалось, что её хотят обмануть (дескать, не только женщины любят возраст свой прятать, но и мужчины тоже). Теперь она считает, что в этом есть великая апофатика не только его творчества, но и его жизни (апофатум — отрицание судьбы).

— И уже рационально не важно, сколько лет этому человеку, потому что он отмерял жизнь стихом, — делает Марианна вывод, после чего читает стихотворение Дударева «Тамань»:

Долька в небе.
Долька в море.
Долька-месяц там и тут.
Как прожить в таком просторе
Даже несколько минут?!
Весь простор велик и черен —
Блещут молнии одне!
Но не тонет мой Печорин
В набегающей волне.
Долька-лодка по стихии,
Всем ветрам малым-мала,
Носит тихие, лихие
Контрабандные тела:
Нож в руке горит — проворен,
Чик по горлу — и ко дну…
Не утонет друг Печорин.
Я скорее утону.

Далее в качестве аллюзии, к которой писалось стихотворение Дударева, Марианна прочла стих Лермонтова «Белеет парус одинокий»

— И ты [каждый из нас] там, в этой лодке — вот чего добивался от нас Михаил Юрьевич Лермонтов. Белеет — это виднеется (это полисем — слово, у которого есть несколько связанных между собой значений», — продолжает свой перформанс Марианна: — Парус дан мне, чтобы я созерцал эту божественную реальность. Я слышу, как скрыпит мачта. Чувствую холодный морской воздух, вовсе не бриз. Но я иду навстречу чему-то другому. Одна из главных филологических фигур — Бахтин с его философией…

Марианна вспоминает, что перед смертью Дударев много общался с Вадимом Кожиновым, который тоже писал стихи, но не показывал их миру, поскольку они были не уровня стихов Рубцова или Кузнецова. Кожинов был литературоведом и критиком, много писал о чужих стихах и критиковал их. Не публикуя свою поэзию, Кожинов тем не менее показывал и читал стихи Дудареву («Валерий Федорович всё этом мне рассказывал»). Рассказал он также своей супруге, как по молодости Дударев и Кожинов ездили к Бахтину, стояли у него на коленях и спрашивали: «Михал Михалыч, как жить?» — «Читайте Розанова!», — отвечал он им.

— И в этом тоже есть апофатика жизни, — рефлексирует Марианна: — Это о том, как прошивается моя жизнь и что я несу за это ответственность. За этот художественный опыт времени. За жизнь того-другого-третьего. И так мы доходим до Пушкина через 5 рукопожатий. В стихотворении Дударева «Тамань» не только «Тамань» и не только «Парус одинокий». И не только Лермонтов, который хотел приблизить нас к другому. Неважно, кто другой: возлюбленный, друг, народ, история и так далее. Здесь есть и челн тревог, челн томленья Бальмонта.

Марианна читает стих Бальмонта «Челн томленья»: «Вечер. Взморье. Вздохи ветра…»

— Дударев все эти лодочки собрал и к дверям приставил: дескать я тону, а Печорин вечен. Это образ. архетип. Как прожить в таком просторе? В каком? В просторе матушки-России. Валерий Федорович москвич и из-за этого очень грустил.

По словам Марианны, существуют две силы: столица и провинция.  Центростремительная сила в том, что «мы выбираем Москву: карьера, семья, всё ладится». Но, с другой стороны, существует центробежная: важна провинция. Марианна процитировала строчки из стиха мужа-поэта: «Ни грай, / ни публика столичья / Не затемнят колоколов / Ее скитаний / и величья». В русских провинциальных храмах «есть что-то византийское» — их колокольный звон «Валерий Федорович сумел расслышать». Чуть позже Марианна отметит, что последние стихи Дударева тоже были написаны в провинции: он молился на икону Серафима Саровского, которую он очень любил: «Иконы здесь будут — иконами,  / Звезда — Вифлеемской звездой…»

— Его столичность заставила его не путешествовать, а странствовать по всей России. Колыма. Переславль-Залесский он весь пешком обошёл. Да где он только ни был! В его стихах очень много малых городов России. Он до конца искал малую родину. Умирать уехал в маленький город Кохму. Не верьте Википедии, что он умер в Москве. Этой Кохме он посвятил целую поэму «Петушки — Кохма, далее нигде». Это его большое программное произведение. Где оно только потом ни публиковалось! Состояла поэма из 13 новелл, посвященных разным поэтам: Мандельштаму, Жене Лесину из «Независимой газеты», Южину, Есенину, Пушкину. И там «все сплелось и спелось» в один художественный узел.

Марианна затронула вопрос «об ощущении поэзии поэтом: всегда ли поэт дорастает до самого себя в слове?»

— Есть люди, сомневающийся в своем творчестве. Валерий Федорович всегда ставил мне в пример Фёдора Абрамова. Абрамов всегда сомневался: писатель ли он, а достоин ли он быть писателем? Это очень хороша черта.

Марианна констатировала общеизвестное (сегодня мы живем в цифровом мире: написал, тут же опубликовал, и «вроде как тоже автор и право имею») и процитировала стихотворение Давида Самойлова» с финальными словами: «Говорим и вяло и темно. / Как нас чествуют и как нас жалуют! / Нету их. И все разрешено…»

— Нет, не разрешено, — отвергает стихотворную мысль Самойлова Марианна: — Бог видит, какой логос дарит поэт миру: оскверняет этот мир или совершенствует его.

Сам Дударев, по её словам, «был поэтом последнего ряда» (выражение, использующееся для обозначения малоизвестных поэтов), поэтому «знал, что значит стоять у последней черты». «Критики крутили пальцем у виска: мол, зачем себя записывать в третьесортные поэты?», говорит Марианна, после чего читает стих Дударева «Поэты», со строчками: «Мы, поэты последнего ряда, / Допиваем прокисший абсент. / Мы — ваш Дант в дебрях рая и ада, / Вашей жизни последний момент… / Нам и ворон — благая примета, / И княжна — придорожная … / За сто первый лесной километр / Нас положено отселять…. / Мы — полынь! / Мы — Путивль! / Мы — Непрядва! / Мы — надгробий чужие цветы — / Самозванцы последнего ряда, / Прощелыги последней черты…»

По традиции в литгостиной Лолы Уткировны после каждых 20-30 минут выступления поэта/писателя («виновника торжества») слово предоставляется другим гостям. Традиция не была нарушена и в этот раз.

Детский писатель-прозаик и автор юмористических/иронических произведений Ирина Миронова, представляющая и белорусский и российский союзы писателей, рассказала о своём знакомстве с Валерием Дударевым в 2007 году, когда она заканчивала Литинститут и они с друзьями поздним вечером по случайности заглянули в журнал «Юность». Думали, что там никого нет, но обнаружили в редакции развесёлую компанию, включая начальников отделов:

— Дударев был светлым человеком. Не то, что сейчас. Напишешь главным редакторам, и тексты сразу отправляются в спам. В его присутствии всегда было легко, — Ирина Миронова вспомнила несколько эпизодов дружбы с поэтом и главредом: — Я была поражена, когда узнала о его раннем уходе. Его стихи наполнены знанием жизни.

Нина Краснова, поэт родом из Рязани, «принцесса эротической поэзии» по выбору «Московского комсомольца», рассказала, что «Валерочку» она знает давно: с тех пор, когда он был членом литобъединения Николая Новикова.

— Там мы с Валерой познакомились, у нас пошла переписка. Когда у него вышла первая книжка «Ветла», Новиков мне говорит: «Нина, надо его в союз принять, напиши рекомендацию». Я с удовольствием написала.

Марианна Дударева добавила, что эта книга переиздана как предсмертная в новом формате с названием «Ветла и другие стихотворения», и продемонстрировала её слушателям.

Нина Краснова вспомнила о том, как «вместе с Валерой» они выступали и об общих друзьях («везде ездили, никакого чиновничества в нём не было»). По её словам, Дударев в малой форме выразил ощущение, как прекрасна жизнь. Отметила также, что композитор Анатолий Шамардин написал хорошие песни на стихи поэта и что было счастьем, когда в конце Валериной жизни объявилась Марианна: «послал же бог ему такую радость, которая так хранит его память».

— Когда он стал главредом, я ему написала: «О “Юности” я думаю, о ней. Ты всех её редакторов юней». Он был самым юным главным редактором. Стихи у него были замечательные. Никогда я не учила их наизусть, они сами запоминаются.

И Нина Краснова процитировала: «Встанешь на зорьке — / Поют петухи! / Рыбки наловишь — / Наваришь ухи! / Хочешь уклейку! / Хочешь ерша! / Рыбку поймаешь — / Жизнь хороша!» Правда, на память не вспомнила два слова: в оригинале не «поют», а «орут», не «хочешь», а «можно».

Выступили и другие гости: и кто знал Дударева лично, и кто знал его только по его поэтическому творчеству.

После выступления гостей слово снова взяла Марианна Дударева:

— Малая форма тоже важна для поэта. С малой формой Валерий Федорович тоже работал. Есть стихи, которые один раз услышишь, и они будут рядом с тобой всю жизнь. И Есенин работал с малой формой.

После чего прочитала два стиха Валерия Дударева («Нет стихов хороших. / Нет стихов плохих. / Есть в России [у Дударева в оригинале «в деревне»] лошадь. / Лошадь — это стих» и «Пока вальяжная Европа / Частушки русской не споёт — / Она Россию не поймёт») и как аллюзию — один стих Есенина «Голубая кофта. Синие глаза», заканчивающийся словами «У меня на сердце без тебя метель». Марианна напомнила также, что известную строку «умом Россию не понять» Дударев перепел по-другому.

— Поэзии читать много вредно, она требует больших духовных напряжений. Блок говорил, что пять стихотворений в день — это предел, больше ты не усваиваешь. Но мне придётся делать исключения, потому что у нас вечер памяти.

Следом Марианна прочитала несколько стихотворений своего ушедшего супруга: «Метель», («Метель даруется как жизнь! /И вот теперь она начнется…»), «Провинция» («Пока часовни на Руси / Еще остались у обочин, / Ты клятву в ночь произнеси / Неутолимей и короче! / Провинция!») и другие.

— Друг семьи Лев Аннинский [советский и российский литературный критик, литературовед, кинокритик, киновед] парадоксальным образом ушел за 10 дней до Дударева. Муж говорил: ко мне приходил дедушка. И я понимала, какой дедушка к нему приходил: Аннинский — великий патриарх отечественной словесности двух последних десятилетий. Для русского человека переход ознаменует [новую] жизнь. Смерти нет. До смерти можно дорасти лишь в смерти. Всюду жизнь, здесь и там. Валерий Фёдорович ушел с чувством радости и духоподъёмности.

Марианна частично цитирует Александра Блока «На поле Куликовом» читает, вспоминает, как по молодости смеялись над строчкой «О Русь моя, жена моя», после чего, проводя параллель, читает стих Дударева «Гунны»: «Русич! / О вещем забудь Олеге / И раздави змею! / Счастье найдешь в кочевом ночлеге! / Гибель найдёшь в бою!»

Алла Чучина, переводчик с польского языка, напомнила слушателям, что стихи Дударева переводились на польский, и спросила у Марианны: какова была его манера читать свои стихи? Ответ Дударевой был таким (впрочем, об этом и так можно было догадаться):

— Я, наверное, переняла его манеру. Он читал отрывисто в стиле Маяковского. Жестикулируя, любил показать пространство в стихах. Но при этом был очень нежным поэтом и человеком. У него есть такая нежная лирика, хотя он всегда говорил: это не для публики, публика хочет другого, публика хочет экспрессии и заряда.

Алла Чучина заметила, что, когда она читала стихи Дударева, они казались ей мифологическими и мистическими и она благодарна Марианне за то, что та показала ей такого поэта, какого Чучина не слышала. Попутно А.Чучина познакомила слушателей с польской поэтессой, которую сама она узнала две недели назад и стихи которой перевела на русский: это 91-летняя Уршуля Козел. По мнению переводчицы, её поэзия в «чем-то созвучна» с поэзией Дударева. После такого представления был прочитан короткий верлибр Уршули. Я никакой созвучности не почувствовал.

Элеонора Панкратова-Нора Лаури, переводчик норвежских авторов, кандидат филологических наук, заметила, что её литературная жизнь в 1969 году тоже началась с журнала «Юность». Редактором в те времена был Борис Полевой.

Наступило время вопросов. Я не удержался и спросил у Марианны: действительно ли вся поэзия Дударева, как это было представлено, основана только на литературных аллюзиях/реминисценциях к стихам Пушкина, Лермонтова, Есенина, Блока и других классиков? Ещё мне показалось, что стихов Дударева было прочитано маловато и, несмотря на апелляцию Марианны к авторитету в образе Блока, я готов был слушать ещё.

— Все поэты с нами, в том числе Пушкин с нами и футуристы, и Данте, — отвечая на вопрос о реминисценциях, сказала Марианна: — Задача настоящего поэта не себя славословить, а всё соединить со всем. Литература — это не полка с книгами. Это мы так или иначе расставляем писателей для удобства. И это мы Лермонтова вслед за Пушкиным поставили, а Достоевского вслед за Гоголем и Белинским. Нам так удобно. Но это не так. Мы катаемся на лифте культуры, как хотим. Однако [на самом деле] мы живем со всеми [прозаиками и поэтами] во всех веках одновременно.  Шпенглер в нашей любимой семейной книге «Закат Европы», зачитанной до дыр, говорил о том, что для поэта самая важная категория не время, а пространство.

По словам Марианны, Дударев часто брал интервью у великих людей, в том числе у Беллы Ахмадулиной, она жила неподалёку на Речном вокзале. Они ходили друг к другу в гости. В 1995 году Ахмадуллина говорила: дескать, о чем меня только ни спрашивали, а для меня самый главный вопрос пушкинский.

— И для меня Пушкин так же близок, как [сидящая в зале музыкант и композитор] Жанна Габова. Пушкин тут, со мной. Уж если я пережила смерть Пушкина, уж свою-то я переживу как-нибудь. Пушкинское присутствие утешительно. «Юность» времен Дударева — это журнал традиций, но не в плане совка, хотя в этом нет ничего плохого: советская литература была подцензурна и тем велика. Нам нужен институт русской критики, нам нужен институт цензуры, иначе будет то, что есть сейчас. «Юность» Дударева — это журнал-предание (о предании говорил Веселовский, оставивший нам историческую поэтику). У Дударева под одной обложкой могли сходиться Наум Коржавин и молодые лица. Очень важно, кому ты даешь руку в литературе и кого туда приводишь. Валерий Фёдорович не себя приводил, а людей, которые в этом нуждались.

Марианна рассказала «один случай», катающийся её супруга и Андрея Вознесенского. Однажды встретившись со стихами Дударева, Вознесенский сам решил написать к ним предисловие: «это был исключительный случай, Вознесенский никогда не писал предисловий». После этого началась дружба двух поэтов.  В то время «и под эгидой Юности в том числе проходила легендарная премия для молоды, которую все хотели получить». Премия была денежная и давала известность. Дударев от «Юности» выдвигал никому не известную поэтессу Таю Ларину, которой, по словам Марианны, принадлежат две известные фразы: «ад — это мы» (тут у меня голове щелкнула фраза Довлатова «ад — это мы сами») и «все проблемы между мужчиной и женщиной начинаются после слов “Я тебя люблю”…». И Дударев попросил Вознесенского написать пару вступительных слов, врез к её стихам.

— Разговор не задавался. Вознесенский болел, ему было ни до чего. Но Валерий Фёдорович в делах литературных был настойчивым. Поэтому потом снова позвонил и сказал: важно, кого ты после себя оставишь в литературе. Вознесенский перезвонил и сказал: мы поддержим девушку, дадим ей премию[1]. Девчонка поначалу не поверила. Так началась судьба Лариной в литературе. Дударев оставил её нам. Как оставил нам Анатолия Аристова, бедного поэта из Рубцовска Алтайского края, чьей подборкой мы открывали «Юность» одного из номеров 2019 года.

Главным для поэта Дударева, по словам Марианны было содружество. В редакции он выше всего ценил самовар, потому что за самоваром «собираются люди не случайные: они пьют чай и о чём-то договариваются, их душа заголяется».

— За этим самоваром пели песни великого Шамордина, — вспоминает Марианна: — До сих пор я показываю стихи студентам. Я не читаю стихи, я их показываю, стараюсь впустить туда людей. Стихи — это плоть. Они бывают и страшные, после них не спишь. Вот стихи, в которых говорит Босх, вынесенный на обложку одной из книг Дударева: «И ливня заклинанье, / И ветра гнев / В могучем завыванье / Слепых дерев. / Ни ясные поляны, / Ни нас, ни вас / Не видят великаны — / Нет глаз. / Сверкнет в топорном раже / Смертельный миг. / Они не видят даже, Кто — их». Дударев также любил Питера Брейгеля, который показывал нам двусторонность мыслей.

Марианна рассказала о дружбе Дударева с писательницей, переводчицей и бардом Новеллой Матвеевой и о том, как та пошла получать награду в Кремль в тапочках — благо и Кремль под боком, да и, кроме тапочек, на больные ноги ничего не налезало. Когда Новелла в 2016 году умерла, Дударев написал стихотворение «Памяти Новеллы Матвеевой». Марианна процитировала строки в память этой знаменитой писательницы и барда: «Но тут совсем не человек — / Тут жанр скончался! / Новелла тихо померла — / Предельно поздно. / Под утро божьи помела / Сметали звезды…»

Марианна прочитала ещё несколько стихотворений супруга, словно говорила: раз стихов вам мало, их есть у меня. Процитировала в том числе и стих «Поэты» («Вот эта девочка — Ахматова. / Из темноты. / Из глубины. / Начало века, / и полпятого, / И все мосты разведены»), отметив: «Чем  ближе ты к другому, [тем лучше]. Вот Дударев близок к Ахматовой, она — его поэт».

По признанию Марианны, последнее, что поэт Дударев видел перед смертью — это лепестки роз, которые упали на его лицо.

— К нему подошел мой отец, муж говорит: «Алексей Германович, мне что-то мешает на лице, смахните, пожалуйста, мне упали розы на лицо». Божеская милость, божественное благословение. С первого этажа он видел качающиеся деревья [которые казались ему кустами роз].

Марианна процитировала стихотворение Дударева «Качание деревьев в августе»: «Он увидел — увидел, себе на беду, / Качание олив в Гефсиманском саду».

— Эти простые берёзки стали его Гефсиманским садом, — резюмировала супруга ушедшего поэта.

Логически-словесно мероприятие завершилось выступлением Людмилы Гусевой, прочитавшей стихотворение своего ушедшего мужа поэта Евгения Гусева. Стихотворение, которое было откликом на строки Валерия Дударева о «поэтах последнего ряда» (перекличка, где слова одного творца, как художественный космос, врастают в слова другого): «Для поэтов “последнего ряда” / Подаётся отдельный вагон… / Жаль, стихи ни прочесть, ни послушать / Я в вагоне тогда не успел».

В финале вечера прозвучал ноктюрн, написанный и сыгранный на фортепиано композитором Жанной Габовой-Джексембековой. На моей памяти участия в вечерах литгостиной Лолы Звонарёвой и литсалона Андрея Коровина, проходивших в Булгаковском доме, это был первый случай, когда клавиш коснулись пальцы музыканта.

* * *

В ходе вечера памяти Валерия Дударева была также презентована монография «Поэзия в цифровую эпоху. В художественном мире Валерия Дударева» (М.-СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2024) Марианны Дударевой (написана в соавторстве с Д.А. Ариповой, В.В. Никитиной).

[1] Что за премия, автор этих строк не понял: в одном случае Марианна назвала её «Дебютом», в другом «Триумфом».